Чувство вины… Почему оно возникло и почему со временем только усиливается, я и сам не знаю. Порой, сидя на кухне в пустой квартире, я пытаюсь убедить себя в том, что личной вины моей в смерти Жени нет. Да и откуда, казалось бы, ей взяться, когда все произошло случайно, нелепо. Умом понимаю, а сердце все равно болит, не соглашается. А тут еще и кран этот водопроводный – кап, кап, кап, будто подтверждает: есть вина, есть, есть.

– Давайте я починю его, – предложил как-то Женя, придя ко мне с новыми стихами. – Ведь это же никому ненужный расход воды, да и счетчик наматывает дополнительные рублики. А пенсия, поди, у вас-то небольшая…

Эх, Женька, Женька, добрая твоя душа! Всем ты стремился помочь, каждому быть полезен. А ведь сам нередко нуждался в поддержке, защите. Помню, как однажды в одной пошлой газетенке какой-то неуч от журналистики и житейского бытия раскритиковал материал Жени о пенсионерах-земледельцах, которые, несмотря на почтенный возраст, по-прежнему добросовест­но трудятся в своем сельхозпредприятии, занимаются любимым делом. И прав, конечно, Женя, что отметил своим пером такое усердие, хлеборобское постоянство. А вот автору критической статейки подобный подход явно не понравился, и он обрушил на Женькину голову все свое негодование, злобу. Нашел, мол, чем восхищаться, что воспевать: люди всю жизнь в навозе провели, и теперь в нем ковыряются, а он, видите ли, приветствует это.

– Да как они не понимают, что не в навозе здесь дело, – горячился Женя, приобщая к автору и других сторонников подобной концепции. – Люди трудились и трудятся на земле, потому что любят ее, потому что это суть их жизни…

Слушал я своего юного коллегу, и не переставал удивляться: откуда у него такое зрелое мышление, понимание деревни, хлеборобского дела? Ведь родился и вырос в городе, здесь учился в школе, сельскохозяйственном лицее. Может, от  того, что детство было нелегким, рос без отца и почти все каникулы проводил в деревне у любимых дедушки и бабушки? И, может, потому в его стихах так много сердечного тепла и искренности, душевного света, неподдельной нежности к родной земле, природе, всем добрым людям.

А в тот раз я постарался успокоить Женю, поддержать его, убедить в том, что написал он все правильно, и не надо обращать внимание на злопыхателей, никчемных людишек, которые просто получают удовольствие от того, что распространяют клевету, слухи, гадости, доставляют окружающим неприятности, психологически и морально живут за счет других. Не знаю, насколько подействовали мои слова на душевное состояние Жени, но уже в следующем номере районки я опять увидел его очередной материал, полный оптимизма, жизнеутверждающей силы, веры в добро и справедливость. Таков он был и сам – жизнерадостный, целеустремленный молодой человек, интересный собеседник, полный человеческого обаяния. Сколько бы с ним ни встречались, мне всегда казалось, что именно сейчас я только-только и начинаю его узнавать. Каждый раз другой, неожиданный, растревоженный новой темой, проблемой. И всегда разговор на ходу. О напечатанных удачных материалах, творческих находках, написанных стихах рассказывал неохотно. Сделано – и что тут говорить?! Вот в будущем… В будущем он планирует взяться за очерк о старейшем председателе сельхозкооператива в районе, возродить былую практику субботних фельетонов в газете. Представляете, какой интерес это вызовет у читателей!

Представляю, дорогой ты мой человек! Но этому не суждено сбыться. Внезапная, трагическая смерть перечеркнула все планы, творческие задумки. Какая злодейка-несправедливость и какая безжалостность судьбы! Он так любил жизнь, и так рано она у него оборвалась!

А кран на кухне по-прежнему протекает – кап, кап, кап… Вот так и время бежит – не успели оглянуться, а уже сорок дней пролетело со дня смерти Жени, предлагавшего починить этот самый кран. Грустно. Больно. Обидно. Тоскливо. И дело здесь вовсе не в кране. Может, это слезы мои капают…

Иван Здрок,

коллега по перу, бывший сотрудник газеты.